И она двинулась на дрожащего парня. Но уже подоспела подмога.

— Что случилось, гражданочка? — загородив собою Кузю, спросил заведующий.

— Он еще спрашивает, что! Разве не видите, — выхватила она пальто у мастера и сунула его Дрозду. — Бракоделы несчастные!

— Да не кричите, пожалуйста, гражданка. Мы не частная лавочка, а солидное учреждение. Мы все уладим. Успокойтесь.

Дрозде поддержал Могилевский. Осмотрев пальто, он стал успокаивать Рябову.

— Плевое дело. Можно исправить. Вы про Могилевского слышали? Так это я. И сам Могилевский дает вам слово, что все исправим. В два счета.

Общими усилиями заказчица была укрощена. Обнадеженная, она наконец, покинула ателье. Но для Платочкина испытания на этом не окончились. Закройщики сами устроили ему выволочку.

— Таких портачей свет не видывал, — первым набросился на Кузю Зябкин. — Надо быть форменным идиотом, чтобы к демисезонному пальто присобачить зимний воротник. Да еще, наверное, и чужой. Хотел бы я посмотреть на тебя, если бы тебе пришили меховые манжеты к брюкам.

— Пойдут теперь по городу анекдоты про ателье, — поддержал мастера заведующий. — Правильно она кричала: руки поотрывать мало.

Кузя молчал.

— Да где ты выдрал этот воротник, — не унимался Зябкин. — Не из дому же принес. Может, кому-нибудь из нас заказ испортил?

— Не может, а точно, — ответил за виновника происшествия Могилевский.

Кузя молчал, изредка вытирая галстуком потный лоб. Когда же Зябкин ехидно промычал что-то насчет магарыча, он отвернулся от всех, чтобы не показать своей слабости. Увидев, что парень окончательно расстроился, Семен Гаврилович взял его под защиту:

— Ладно, дело-то действительно пустяковое. Отпорет эту ерунду, пришьет другую. Бывало и у нас такое. У тебя остались куски?

— Остались, — пробормотал Платочкин.

— Значит, порядочек. А магарыч — это дело такое, ну, как прогноз погоды, что ли. Надейся на вёдро, а зонтик бери.

Он помолчал немного и улыбнулся Кузе.

— Впрочем, менять программу не будем. Ужинать все равно пойдем. Беру расходы на горючее на себя. В счет будущих Кузиных. Меня там ожидает одна, если не ошибаюсь, из таких, что умеют благодарить.

— Спасибо, Семен Гаврилович, — сказал Кузя. — Да я и сам не отказываюсь, я могу достать…

— Нет уж, — прервал его Могилевский. — Трудовые деньги пропивать нельзя. Даровые еще туда-сюда, и то не все. Вот так. А теперь за дело. Там клиентки уже бунтуют. — И шепотом добавил Зябкину: — Молодежь должна уважать традиции. Понял?

Могилевского в приемной действительно уже заждалась молодая миловидная брюнетка в котиковой шубке и модной ярко-желтой косынке. Она настойчиво доказывала приемщице, что спешит.

— Пожалуйста, — пригласил ее в кабину Семен Гаврилович, подавая костюм из шерстяной ткани.

Пока она примеряла жакет, закройщик ходил вокруг, поправлял складочки и бормотал недвусмысленно:

— Работка что надо. В этом костюмчике в гости хоть к самому министру. Лишь бы швы, хе-хе, не полопались.

Заказчица не обращала никакого внимания на его заклинания.

— Очень хорошо. Не зря мне хвалили вас. Спасибо, — сказала она, окончив примерку.

— За такую работенку и тремя «спасибо» не отделаетесь, хе-хе, — засмеялся Могилевский. Но увидев, что на порозовевшее лицо клиентки набежала пучка, он поспешно добавил: — Пожалуйста, расплачивайтесь, а я заверну костюмчик.

— Носите на здоровьечко, — протянул Семен Гаврилович сверток, когда заказчица вернулась в кабину. — Вы не стесняйтесь, мы люди не гордые.

Женщина вспыхнула, еще более яркий румянец разлился по ее лицу. Она сунула в руку мастера хрустящий конверт, выразительно показав ему глазами на входящего клиента.

— Будьте здоровеньки! Всегда к вашим услугам, — пропел ей вслед Семен Гаврилович, поспешно пряча конверт в карман.

Проходя мимо Зябкина и Кузи, он заговорщицки подмигнул им и сказал, похлопывая по карману:

— Порядочек!

После работы приятели, прихватив с собой своего заведующего, отправились в ресторан. Официант быстро принял заказ от хорошо знакомых и щедро дающих на чай посетителей. Командовавший парадом на правах угощающего Могилевский сказал Платочкину:

— Вот так надо жить, друг Кузя. Подход нужен в каждом деле, а в нашем тем более. Но не огорчайся. Все приходит со временем и с этим, — показал он на седину, пробивавшуюся на висках.

— Это понятно, — без энтузиазма ответил Кузя. — Непонятно, как я такую глупость упорол. Думаю, думаю и ни до чего додуматься не могу. Опозорился, вас опозорил.

— Ну, вешать нос на тремпель нечего. Подшутили над тобой ребята — и баста, — засмеялся Могилевский. — Такая уж у нас традиция. Только не вздумай обижаться. Договорились? И не рассказывать другим мастерам о шутке и чаевых. У нас своя компания, у них — своя.

Кузя вспыхнул, помолчал, а потом робко спросил, показывая на роскошно сервированный стол:

— Это вы все за счет той, в котиковом?

— Может, и не только той. Впрочем, посмотрим на ее дары.

Семен Гаврилович достал из кармана конвертик. На лице у него появилось выражение, какое бывает у рыболова, подсекшего крупную рыбу. Он решительно достал из конверта бумажку. На ней торопливым, но разборчивым женским почерком было написано несколько слов.

— Чертовщина какая-то или глупая шутка, — промычал Семен Гаврилович и сунул бумажку Кузе. — Прочитай-ка, брат, без очков не разберу. «Брать чаевые нехорошо. Пережиток. Привет!» — дрожащим голосом прочитал Платочкин.

Все так и ахнули. Сами того не желая, приятели почтили минутой скорбного молчания еще живой пережиток прошлого.

Рисунок К. Ротова.

ОКОЛОторговая точка

Елена Цугулиева

НА СВОЕМ МЕСТЕ

Нам хорошо известен облик дамы, не желающей ехать с мужем на периферию — в колхоз, совхоз или совнархоз. Это — любимица некоторых сатириков, которые с завидным постоянством малюют ее одними и теми же красками. Раз и навсегда установлено, например, что прическа ее состоит из равных долей перманента и перекиси водорода. Губы — желто-морковные (вариант: густо-лиловые). Жирное туловище втиснуто в перлоновый халат и нейлоновую блузку. На плечах во всякое время года — чернобурка. В этих доспехах несчастная женщина кочует из фельетона в рассказ, из рассказа — в басню. Место ее пребывания — уютная квартира, дача в Подмосковье, Сочи и персональная машина мужа.

Ах, скольких мастеров холодной штамповки кормит эта дама, за свою жизнь не заработавшая ни рубля!

Но Дора Михайловна Косякова взмолилась о пощаде.

— Не надо меня так! — говорила она со слезами на глазах. — Губы я крашу редко, и то в естественный цвет. По комиссионным хожу лишь в поисках сезонной обуви. Одета, как видите, скромно. И какая же я тунеядица? Сама стираю, убираю, готовлю. Вот приходите ко мне на пироги, увидите, какая я мастерица стряпать. Ни дочери, ни сына у меня, к сожалению, нет. Что касается прочего — тут я виновата, каюсь: не пускала мужа в совхоз и сама не хотела ехать.

Мы сжалились, выслушали Дору Михайловну до конца. А выслушав, решили наделить ее другой судьбой.

В соответствии с данными, изложенными Дорой Михайловной, сообщим, что муж ее Харитон Васильевич работал в главке, занимал средний пост, получал среднюю зарплату и считался вполне приличным и добросовестным человеком.

Однажды он, вернувшись с работы домой, сообщил жене новость:

— Меня посылают директором зерносовхоза в Кустанайскую область, на целину. Собирай чемоданы. Да поторопись, урожай нас с тобой ждать не будет. Уборка на носу.

Супруга, помешивая в кастрюле с молоком, ответила:

— Неужели не мог отбрыкаться, растяпа?

— Я и не думал отбрыкиваться. Да и чего ради? У нас с тобой не семеро по лавкам бегают. Ехать нужно, и все.

— Нет, не нужно. Пойди и возьми бюллетень. У тебя сердце.